Хрущ.
Если вы когда-нибудь были на вечере музыки современных композиторов, то вероятно знаете, что там может произойти всё, что угодно. Однажды я, отыграв одну весьма эффектную и экстравагантную песню, не мешкая двинулась в зрительный зал, чтобы послушать остальных участников. В дверях на меня напала женщина средних лет с возгласами: "Вы это слышали?! Это возмутительно!! Это филармония или вообще где?!!!".
В целом, исторически так сложилось, что современных композиторов принято больше ругать, чем хвалить. Причём, чем меньше композитор ограничивает себя в выразительных средствах, тем больше он получает оплеух и разгневанных отзывов, которые сами безусловно являют собой шедевры современного искусства.
В общем, я лично наблюдала и участвовала во множестве эпатирующих и ошеломляющих событий. Распил стульев, игра лежа, танцуя, падая и даже жарка блинов на грудном молоке, разумеется, с последующей раздачей шокированной публике. Но на днях произошёл еще более впечатляющий перфоманс. И основная его экспрессия как раз в том, как выступили слушатели, а не артисты.
Мастерская одного знаменитого скульптора давно стала известной концертной площадкой с хорошим светом, роялем и приятной акустикой. В мастерской регулярно проходят выставки скульптур, арт-объектов и предметов искусства. Пробираясь через восхитительную глазурованную керамику и великолепный белоснежный фарфор, я, конечно, почуяла неладное.
Камерные концерты безусловно предполагают некоторую интимность обстановки. Но иногда эта интимность превращается в нечто страшно неудобное и даже нелепое. И сидят в такой обстановке слушатели обычно сжавшись, в отчаянных попытках не шевелиться и не дышать. Разумеется, стулья сразу начинают скрипеть утрированно громко, а номерки из гардероба падать в каждой паузе.
Итак, на сцене - солирующий скрипач, замечательный музыкант, обременённый статусом, регалиями, весьма впечатляющим репертуаром и безразмерным интеллектуальным багажом. Каждая пьеса предваряется занятными комментариями, которые служат спасительными вешками в дремучем лесу современной музыки.
После первой же пьесы скрипач поясняет публике, что то, что могло показаться фальшивыми нотами, в данном сочинении является четвертитоновой музыкой. Этот факт приводит публику в совершённый восторг, во многом из-за того, что позволяет, наконец, пошевелиться, посмеяться, похлопать в ладоши и расправить зажатые плечи.
На самом деле всю первую пьесу меня и, возможно, остальных слушателей смущали не столько октавы с расщеплëнным тоном, сколько какой-то эмбиент откуда-то с потолка. Который попадал в концертный зал нагло и неуместно как тающий снег через протекающую крышу на последнем этаже панельного дома весной.
Сначала я старалась игнорировать это чужеродное вторжение, потом сливать его в единое целое с исполняемой пьесой. Потом стало почему-то мучительно стыдно перед исполнителем, как будто это я забыла выключить трек. И, наконец, я вспомнила заветы Кейджа о том, что всё, что звучит в зале, в общем-то тоже является исполняемым произведением.
Как раз в этот момент прямо в сильную долю ворвался чей-то мобильный телефон с ярким бравурным звучанием множества голосов. Немного погодя, когда телефон был выключен, возмущения стихли и снова все замерли, ответил чей-то потревоженный кишечник. Я сначала подумала, что это пустили дополнительную горячую воду в проржавевшие батареи, но вскоре стало понятно, что это все-таки чей-то кишечник.
У мужчины в последнем ряду начался приступ кашля. Он стал активно двигаться на стуле и сдерживаться, но ничего не помогало. Он принял решение покинуть зрительный зал и стал шумно собираться, передавая вещи своей спутнице и поясняя куда он собралася. Наконец, встал, задевая соседние стулья. После пары тяжёлых шагов мы услышали, как что-то разбилось. Никто не придал этому особого значения, и большинство ещё удерживало внимание на скрипаче. Я пожалела, что не посмотрела выставку до концерта.
Мужчина продолжил свой путь вдоль стенки с экспонатами, кашляя и качаясь. Совершенно неожиданно на его пути возник постамент с полуметровой фарфоровой аллюзией на панельные дома, просмотр которой я тоже опрометчиво отложила на время после концерта. Скульптура называлась "Хрущ".
Мужчина окончательно потерял равновесие и решительно навалился на "Хруща". Бесконечно долго падали все трое: мужчина, постамент и скульптура. За это время я успела подумать, что всё обойдётся, что я преувеличиваю, и ничего особенного не происходит, что вообще случилось с мужчиной, а вдруг он сейчас умрёт, сколько стоит этот фарфор, сколько лет нужно будет оплачивать урон, вообще на пьяного не похож, почему кашель убивает, и тому подобное.
Падение породило такую богатую палитру звуков, что скрипач все-таки остановился. Раздалось протяжное охание всего зала. Потом мужчина всё ещё продолжал лежать на животе и на осколках, раскинув руки. И мысль про смерть уже заполнила всё пространство. Кто-то кинулся помогать. Я решила не фотографировать, хотя кадр, конечно, был эффектный. Никто не достал телефон.
Мужчине помогли подняться и вывели из зала. Было жутко. Все молчали встревоженно. Скрипач держал паузу. Долго. И, наконец, сказал: "Ещё никогда мои фальшивые ноты не вызывали такой бурной реакции".
Сотрудники зачем-то подняли постамент, но не стали трогать разбросанные однокомнатные квартиры, уцелевшие окна и прочее. По крайней мере, мы удостоверились, что этот "Хрущ" был совсем не приспособлен для жизни. Никаких признаков санузла или газовых плит обнаружено не было.
Поскольку мужчина все-таки вроде был жив, концерт продолжился. Необыкновенно остро воспринимались последовавшие за падением "Хруща" сочинения. После концерта мужчина вернулся в зал и стал беседовать с публикой. Мне показалось, он говорил, что время хрущёвок прошло и может быть даже про программу Реновации и КРТ. А ещё, что он вообще-то живёт в соседнем доме и любит ходить сюда на концерты.